Лео Силард
Как меня судили за военные преступления

Я как раз собирался запереть дверь моего гостиничного номера и лечь спать, когда раздался стук — за дверью стояли двое русских — офицер и молодой штатский. Я ожидал чего-то в этом роде с тех пор, как президент подписал условия безоговорочной капитуляции и русские высадили символический оккупационный корпус в Нью-Йорке. Офицер протянул мне что-то вроде ордера и сообщил, что я арестован как военный преступник за мою деятельность во время Второй Мировой войны, связанную с атомной бомбой. Снаружи нас ждал автомобиль и они сказали мне, что собираются отвезти меня в Брукхейвенскую национальную лабораторию на Лонг-Айленд. Судя по всему, они устроили облаву на всех ученых, которые когда-либо работали в сфере изучения атомной энергии.
Уже в машине молодой человек представился как физик и член Московского отделения Коммунистической партии. Я никогда не слышал его имя прежде и так и не смог вспомнить его потом. Ему очевидно очень хотелось поговорить. Он сказал мне, что он и другие русские ученые очень сожалеют, что использованный штамм вируса убил такое несоизмеримое количество детей.
Еще очень повезло, заметил он, что первая атака пришлась только на Нью-Джерси и что скорое прекращение боевых действий сделало ненужным атаки большего масштаба. Согласно плану — так он сказал — запасы этого типа вируса находились в резерве на крайний случай. Вирус другого типа, различающийся пятью дополнительными поколениями мутаций, находился на стадии производства в экспериментальной промышленной установке, и именно этот улучшенный вирус собирались использовать в случае войны. Он не оказывал совсем никакого действия на детей и убивал преимущественно мужчин в возрасте от двадцати до сорока лет.  Однако из-за преждевременного начала войны русское правительство оказалось вынуждено использовать те ресурсы, что были на руках.
Он сообщил, что всем арестованным ученым предоставляется возможность уехать в Россию, и в этом случае они не будут осуждены как военные преступники; но если я все-таки выберу суд, то лично он надеется, что меня оправдают и, что после этого я соглашусь сотрудничать с русскими здесь, в Соединенных Штатах.
Он сказал, что русские очень заинтересованы в поддержке людей не из числа американских коммунистов для создания стабильного политического режима в Соединенных Штатах, который будет сотрудничать с ними. Он объяснил, что так как теперь коммунисты поддержат их в любом случае, они предпочли бы одарить своим расположением тех, в чьем сотрудничестве они еще не были уверены. 
– Мы, конечно, будем опираться на коммунистов следующие несколько месяцев, – сказал он, – но в конце концов недовольные элементы могут организовать против нас заговор.
– Трудно работать с товарищами, не имеющими никакого чувства юмора, – добавил он, подумав.
Он сказал мне, что ни один ученый не будет отправлен в Россию принудительно, что никто из тех, кто невиновен, не должен ехать туда из-за опасения предстать перед судом в качестве военного преступника, поскольку, по его словам, Россия будет делать все, что в ее силах, чтобы суд был справедливым и беспристрастным. 
– Итоги честного суда, – несколько непоследовательно добавил он, – это конечно всегда что-то непредсказуемое.
Он сказал мне, что ожидал, что за две недели Россия изменит свою позицию по вопросу о мировом правительстве, выступит в принципе в его пользу и будет добиваться немедленного укрепления Объединенных Наций. В суде, который собираются провести над военными преступниками, Россия не будет доминировать, сказал он, скорее всего в нем будут участвовать представители всех стран, которые не были в состоянии войны с Россией.
Я был удивлен, услышав от него, что он ждет, что Великобритания делегирует лорда главного судью, чтобы заседать на суде, и, честно говоря, я не поверил ему тогда, хотя конечно технически этому не было преград, так как коалиционный кабинет объявил о нейтралитете Великобритании за двадцать четыре часа до начала войны. Однако его предсказание подтвердилось на следующее утро, когда газеты обнародовали речь британского премьер-министра, в которой тот писал, что Великобритания, приняв участие в Нюрнбергском процессе, не может теперь отказаться от участия в новом трибунале, чтобы не быть обвиненной в нравственных двойных стандартах. Информация, полученная мной от этого молодого человека, оказалась очень ценной для меня, потому что это дало моему разуму время выработать предпочтительную линию поведения.
Что касается поездки в Россию, то я думал так. После того, как я оставил Венгрию, я жил в Германии и в Англии, прежде чем обосновался в Соединенных Штатах, и лучше чем кто-либо знал, что такое миграция. Кроме того, когда вам за пятьдесят, вы уже будете не так быстро осваивать языки. Сколько лет мне потребуется на изучение русского языка, достаточное, чтобы суметь построить фразу без двусмысленностей, не вызывающую немедленного оскорбления? Нет, я не хочу в Россию.   
Еще меньше я хочу оказаться в положении человека, которому русские выказывают свое расположение, или вынужденного отказаться от предложенного ими ответственного поста. Я не хочу благосклонности русских к моей персоне, но также и не хочу враждовать с ними. Поразмыслив над этой дилеммой, я решил, что лучшим способом избежать неприятностей для меня будет придерживаться истины и тем самым пробудить в русских подозрение.
Шанс реализовать этот план не заставил себя долго ждать. На следующее утро в Брукхейвене меня уже допрашивал русский служащий. В начале его отношение ко мне было довольно доброжелательным. Едва ли не первым вопросом, заданным им мне, был — почему я не работал в области использования атомной энергии до Третьей Мировой войны? Когда я искренне ответил, что у меня пять достаточных и убедительных причин, и перечислил их один за другим, он застенографировал все это, но с каждым моим словом его взгляд становился все более недоверчивым. Очевидно он не мог заставить себя поверить в то, что я говорил.  Понимая, что мой метод работает, я ответил на все его вопросы как можно более искренно, и затем, под конец беседы поставил свою подпись под стенограммой.
Меня вызвали для дальнейшего допроса во второй половине дня; на этот раз со мной беседовал пожилой русский ученый, имя которого было мне знакомо, но с которым я раньше никогда не встречался лицом к лицу. Он сообщил мне, что добился встречи со мной после того, как прочел стенограмму, подписанную мной утром. Он рассказал, что русские ученые с большим интересом следили за моими статьями, написанными еще до войны, и процитировал мне отрывки из статей «Призыв к Крестовому походу» и «Письмо к Сталину», опубликованных в Бюллетене ученых-атомщиков в 1947 году. Это очень порадовало меня. Тем не менее, он добавил, что эти статьи демонстрируют невероятную степень наивности и являются образцом не марксистского документа. Он признал, что в них нет ничего антирусского и заметил, что у русских ученых сложилось мнение, что я не работал в сфере использования атомной энергии до Третьей Мировой войны, потому что не хотел делать бомбы, которые могли бы быть сброшены на Россию. Он выразил сожаление, что я не проявил должного благоразумия и что он хотел бы дать мне  возможность пересмотреть мои ответы на допросе и что он готов порвать бумаги, подписанные мной тогда, хотя, поступив так, он сильно рискует, пойдя против правил. 
Я поблагодарил его за доброту и сказал, что просто сообщил правду, изменить которую, к сожалению, не в моих силах, после чего у нас состоялся очень интересный и долгий разговор об истинной цене правды. То, что он высказал мне в конфиденциальной беседе, может навлечь на него опасность, если будет обнародовано, поэтому я не считаю себя вправе написать здесь об этом.
Суд над военными преступниками начался месяц спустя в Лейк-Саксесс и я — видимо в знак особого расположения — предстал перед ним в числе первых. Я был обвинен русским прокурором, который первым делом попытался сделать вывод о том, что правительство Соединенных Штатов начало исследования в области атомной энергии с заседания, состоявшегося 21 октября 1939 года, то есть еще в то время, когда война в Европе была еще империалистической, так как Германия не нападала на Россию до 1941 года.
Я был также обвинен в содействии военному преступлению — сбросу атомной бомбы на Хиросиму. Сначала я решил, что у меня есть хорошая и действенная защита против этого обвинения, так как я возражал против боевого использования бомбы в войне с Японией в меморандуме, который я представил мистеру Бирнсу в Спартанбурге, штат Южная Каролина, за шесть недель до первых испытаний бомбы в Нью-Мексико. 
Но к сожалению, этот меморандум, который мистер Бирнс положил в карман брюк, когда я уходил от него, не мог быть представлен стороной защиты, так как он, либо в архивах Государственного департамента, либо у какого-нибудь уборщика из Спартанбурга, сохранившего его в качестве сувенира. Мистер Бирнс сам находился под обвинением и не мог быть вызван в качестве свидетеля. Выдержки из меморандума, опубликованные осенью 1947 года в Бюллетене ученых-атомщиков, были изъяты из протоколов на том основании, что части текста меморандума, которые не были опубликованы по соображениям секретности, могли содержать смысл, противоположный содержанию опубликованных фрагментов.
При таких обстоятельствах я вынужден был представить в мою защиту петицию, которую я распространял в Урановом Проекте Чикагского университета сразу после испытаний бомбы в Нью-Мексико, и в которой просил президента воздержаться от одобрения боевого применения бомбы против японских городов. Прокурор однако указал, что этот документ изъят из материалов дела на том основании, что он не был вручен президенту мной напрямую, но скорее всего был передан мной руководителю проекта, который препроводил его через инженерный округ Манхэттена (официальное название Манхэттенского проекта, маскирующее его истинное назначение), возглавляемый генералом Гровсом. Прокурор сказал, что я, Лео Силард, должен был хорошенько подумать, прежде чем соглашаться на такой способ передачи.
После завершения слушаний по моей защите, я был отпущен под залог. Так как мне не было позволено покинуть Лейк-Саксесс, я проводил время, слушая судебные процессы над государственными деятелями и учеными. Несмотря на серьезность моего положения, я обнаружил, что иногда бывает трудно удержаться, чтобы не присоединиться к смеху, который часто прерывал разбирательства. 
Перед Нюрнбергским процессом, при участии Соединенных Штатов в лице судьи Джексона из Верховного суда США, было дано определение военных преступлений. Тогда военное преступление было определено как «нарушение обычаев ведения войны». «Планирование войны в нарушение международных договоров» также было определено как преступление.
Первым государственным деятелем, представшим перед судом по обвинениям, связанным с бомбардировкой Хиросимы, был мистер Стимсон, и он был обвинен на основе собственного признания, сделанного в статье, которую он опубликовал в 1947 году в «Харперс». Обвинение отметило, что «защита» выдвинутая господином Стимсоном, заключалась в том, что статья несостоятельна. Суть статьи была в том, что если бы бомба не была применена, миллионы людей погибли бы в ходе вторжения в Японию. Обвинитель, голландец, процитировал меморандум, подготовленный после капитуляции Японии в ходе расследования стратегических бомбардировок США, которое показало, что Соединенные Штаты могли бы выиграть войну с Японией без вторжения, просто заняв выжидательную позицию, так как Япония по существу уже потерпела поражение до того, как атомная бомба была сброшена на Хиросиму. Также он привел отрывки из книги «Секретная миссия» Эллиса М. Закарии, опубликованной в 1946 году, в которой описывалось отчаянное положение Японии, о котором Стимсону должно было быть известно, так как оно было полностью раскрыто в докладах, подготовленных военно-морской разведкой США.
Адвокат, однако, в качестве возражения подсудимого, представил письменные показания, полученные от британского военного министра, чтобы доказать, что военные министры никогда не основывали свои решения на докладах, подготовленных военно-морской разведкой. 
– Мистера Стимсона, – сказал защитник, – не следует упрекать за то, что он поступил так, как поступали все военные министры во всех англоязычных странах во все времена.
 Председательствующий судья, подведя итоги, проигнорировал доводы, представленные, как обвинением, так и защитой, и занял позицию, что до Третьей Мировой войны не было принято сбрасывать атомные бомбы на города, и что такое «нарушение обычаев ведения войны» является военным преступлением, которое не может быть оправдано на том основании, что правительство, которое его совершило, надеется таким образом достигнуть скорейшего завершения войны.  
Ожидалось, что мистер Стимсон будет признан виновным по собственному признанию, но что его оправдают, главным образом из-за его статьи, опубликованной в «Foreign Affairs» в 1947 году, в которой он прокомментировал внешнюю политику администрации Трумэна. Было принято считать, что в 1947 году, это был глас разума и выдержки среди всеобщего замешательства.
Мистер Трумэн был обвинен в «преступлении» за фактическое распоряжение бомбить Хиросиму. Во-первых, представитель защиты занял следующую позицию — что в то время, когда определение военного преступления было обнародовано в Нюрнберге, Трумэн был на море, в буквальном смысле этого слова (в английском языке «был на море», помимо буквального обозначения местонахождения Трумэна, является идиомой, означающей «не знать, что делать, быть в растерянности, недоумевать» - прим. Beksultan). Он был на борту линкора на обратном пути из Потсдама и не имел возможности в достаточной мере изучить Нюрнбергскую декларацию до бомбардировки Хиросимы. Это заявление было отклонено судом на основании того, что приговоренные к смерти и казненные в Нюрнберге тоже — будь они живы — могли бы использовать того же рода аргументы в свою защиту.
Позже сторона защиты заняла позицию, что мистер Трумэн не виновен, так как он не действовал по собственному усмотрению, но всего лишь следовал рекомендациям, данным ему и, как говорится, всего лишь исполнял приказ. В доказательство этого, представитель защиты прочел, приобщенную к материалам дела, журнальную статью, опубликованную Горбатовым в 1947 году в России, в которой утверждалось, что мистер Трумэн всегда получает приказы от некоего хозяина (или хозяев). Эта статья вызвала протест со стороны американского посла, когда была опубликована. 
Потерпев неудачу со всеми своими «позициями» защита подняла вопрос, почему использование атомной бомбы следует считать большим «нарушением обычаев войны», чем использование вируса, убивающего детей. Но председательствующий судья приказал вычеркнуть это замечание из протокола, заявив, что судят Гарри Эс Трумэна, а не кого-либо еще, и что, поскольку мистер Трумэн не обвиняется в отдаче приказа на использование вируса в военных целях, всё, имеющее отношение к любым вирусам, не может быть использовано для его защиты.
В целом ожидалось, что мистер Трумэн будет признан виновным, но ходили слухи о мощном давлении со стороны русских, чтобы дело закончилось оправданием. Строились всякие догадки относительно причин такого поведения русских, и некоторые думали, что они покровительствуют мистеру Трумэну из-за его предполагаемых связей с Уолл-Стрит, так как было известно, что русские испытывают тайное преклонение перед Уолл-Стрит. Лично я считаю, что возможно причины русских были политическими, и довольно трудно строить точные предположения, не зная, на каких неправильных предпосылках они были основаны.
На следующий день судили мистера Бирнса, которого не только обвинили в ответственности за решение использовать атомную бомбу против Японии, но прежде всего вменили ему в вину, что он был сторонником войны с Россией «в нарушение международных соглашений», каковое мнение он высказал в своей книге «Говоря откровенно», которая увидела свет в 1947 году. Британский обвинитель привел цитату с 203‑й страницы первого издания:
«...Я не верю, что Красная Армия будет стремиться окончательно закрепиться в Восточной Германии. Тем не менее, если я недооценил их, и они примут решение удержать Восточную Германию и наложат вето на директиву Совета Безопасности по выводу оккупационных войск, мы должны быть готовы взять на себя обязательство, которое затем явно останется за нами. Чтобы наши действия были эффективными, мы должны четко уяснить для себя и донести это до всех, что мы готовы пойти на эти крайние меры, и что мы вынуждены делать это ради мира на земле.»
В этом месте мистер Бирнс подвергся наиболее сильному перекрестному допросу обвинения. Его спросили, был ли он в курсе того, что Соединенные Штаты ратифицировали Устав Организации Объединенных Наций в то время, когда мистер Бирнс сам был государственным секретарем США. Его спросили, был ли он в курсе того, что таким образом Соединенные Штаты взяли на себя официальное обязательство воздерживаться от войны, и что, в соответствии со статьей № 51 этого Устава, Соединенные Штаты сохранили право вступать в войну только в случае вооруженного нападения. Его спросили, можно ли всего лишь отказ России покинуть территории, оккупированные ею после Второй Мировой войны, рассматривать как вооруженное нападение? Его спросили, может ли он предложить какой-нибудь способ интерпретации сказанного на 203-й странице своей книги, кроме того, который отстаивает право Соединенных Штатов нарушить свое официальное обязательство, данное в соответствии с Уставом и начать незаконную войну против России, в случае, если Россия откажется принять условия, установленные правительством Соединенных Штатов.
Представитель защиты возразил, что он хочет разъяснить смысл отрывка о «крайних мерах», процитированного прокурором из книги мистера Бирнса. На пресс-конференции, сразу после публикации своей книги, мистер Бирнс сам объяснил этот отрывок — так сказал представитель защиты. «Нет там никакого намека относительно того, что коллективные меры должны быть убеждающими, экономическими или военными действиями» – процитировал представитель защиты.
– Очевидно, – продолжил представитель защиты, слегка повысив голос, – что если мистер Бирнс имел в виду военные действия, он бы сказал «чрезвычайно крайние меры», а не просто «крайние меры».
– Британские чиновники, – сказал он, глядя прямо на прокурора, – могут заниматься замалчиванием, но это не повод для обвинения одного только моего клиента.
Прокурор ответил, что мистер Бирнс сам себя осудил своими собственными словами, процитированными защитой, так как в силу этих слов, мистер Бирнс признал, что термин «крайние меры» означает либо убеждающие, либо военные действия.
–  Я не знаком с американским законодательством, – сказал прокурор, – но очевидно, что если в Англии человек публично объявит, что он собирается завладеть чем-то, что находится во владении его соседа, либо путем убеждений, либо вытащив пистолет, то его убедительнейшим образом попросят проследовать в тюрьму.
В этот момент представитель защиты предоставил доказательство того, что за две недели до внезапного начала Третьей Мировой войны мистер Бирнс направил президенту Соединенных Штатов меморандум, в котором предостерегал против любого агрессивного акта со стороны Вооруженных Сил Соединенных Штатов, который мог привести к войне. Ходатайство прокурора, что этот меморандум должен быть исключен из числа доказательств, было поддержано председательствующим судьей на основании того, что если противоречия приемлемы в качестве защиты на суде государственного деятеля, то государственного деятеля никогда не получится осудить как военного преступника и государственные деятели будут пользоваться иммунитетом, не распространяемым на других обвиняемых.
Все мы, кто присутствовал на этом судебном разбирательстве, были единодушны в нашей похвале мистеру Бирнсу за проявленные им терпение и стойкость. Конечно, если бы приговор был утвержден и исполнен, он лишился бы жизни; но как известно, ни приговор мистеру Бирнсу, ни любому из нас, никогда не был вынесен. Первый призыв русских о помощи достиг службы общественного здравоохранения США спустя неделю после завершения слушаний защиты мистера Бирнса. 
Только о случившемся, так никогда и не будет известно с определенностью. Ясно одно, что огромное количество вакцины, которое русские держали наготове для защиты своего населения от вируса, абсолютно не оказало какого-либо эффекта. В ходе лабораторных испытаний такая вакцина показывала стопроцентную эффективность; что-то пошло не так при переходе от экспериментальных установок к массовому промышленному производству, и кто-то возможно забыл проверить конечный продукт на эффективность. Так как инженер, отвечающий за производство вакцины на заводе в Омске, погиб в беспорядках, вспыхнувших после того, как больше половины всех детей в городе умерли от вируса, и вся заводская документация была уничтожена при пожаре, мы никогда так и не узнаем, что же пошло не так.
Условия послевоенных соглашений, которые были достигнуты в течение двух недель беспорядков в Омске, были во всех отношениях благоприятны для Соединенных Штатов, а также положили конец всем процессам за военные преступления. Естественно всем нам, кто был тогда на суде, это доставило огромное облегчение в нашей жизни.